ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ - "ИЗВАЯНИЯ И СТЕЛЫ ОКУНЕВСКОЙ КУЛЬТУРЫ"

Источник: Леонтьев Н.В., Капелько В.Ф., Есин Ю.Н. - ИЗВАЯНИЯ И СТЕЛЫ ОКУНЕВСКОЙ КУЛЬТУРЫ. - : Хакасское книжное издательство, 2006. - 236 с. С. 7-8

История изучения каменных изваяний Минусинской котловины насчитывает уже почти 300 лет. Начало ей было положено исследованиями ученого-путешественника Д.Г. Мессершмидта, который по указу Петра I в 1719 году отправился в Сибирь и с осени 1721 года вместе со своим помощником Ф.И. Страленбергом приступил к разностороннему изучению обширного степного региона по северную сторону Саянского хребта, лишь в 1707 г. окончательно вошедшего в состав Российской империи [Новлянская, 1970]. Программой экспедиции предусматривались сбор и покупка у населения “древних могильных вещей”. Не ограничиваясь этим, Д.Г. Мессершмидт собирая сведения о древних курганах и даже произвел раскопки одного из них в январе 1722 года. Он проявил интерес и к наскальным изображениям, и, особенно, к каменным изваяниям, фиксируя встреченные памятники [Кыз- ласов Л.Р., 1962; Вадецкая, 1973, с. 95-97; Бе- локобыльский, 1986, с. 10-24]. В долине рек Бюрь и Уйбат он осмотрел несколько изваяний и одно из них, с древнетюркской рунической надписью (№ 63), зарисовал [Радлов, 1894, с. 98-99, рис. А]. В устье р. Есь он обследовал и зарисовал изваяние, известное у местного населения под названием “Упуг куртуяк тас” - “Большая каменная старуха” (№ 106), которое почитали как некую знатную женщину, превращенную богами в камень [Messerschmidt, 1962, s. 298-300, abb.7]. На р. Есь Мессершмидтом был зарисован еще один уникальный памятник - “Хыс тас” (см. рис. 3, 7). Хотя хакасы поклонялись каменным идолам, тем не менее, они осознавали их древнее происхождение. От них Д.Г. Мессершмидт узнал, что изваяния “находились тут уже задолго до киргизов, лет 30 - 40 тому назад прогнанных русскими,... ни отцы, ни праотцы их не знали, какие народы воздвигли здесь эти камни” [Радлов, 1894, с. 16].
Последующие ученые-путешественники XVIII века, исследовавшие степи Енисея, также уделяли внимание древним изваяниям. В 1739 году Г.Ф. Миллер и И.Г. Гмелин повторно обследовали памятники, описанные Мессершмидтом, и несколько новых, в том числе стелу с изображениями “лисиц” и оленей, стоявшую на Копенском чаатасе (№ 279), и изваяние “Кичик куртуяк тас” (“Маленькая каменная старуха”) в долине рек Есь и Тёя (№ 96). По стопам Мессершмидта прошел и П.С. Паллас, пребывавший в хакасских степях в 1771 - 1772 годах и тоже проявивший интерес
к изваяниям [Паллас, 1788, с. 500-504]. Количество изваяний, открытых учеными XVIII в., было невелико - всего около двух десятков, включая средневековые. Описания и рисунки их были беглые и неточные, но именно они познакомили Россию и Европу с поразительными памятниками древности “дикой” Сибири. Эти исследования пробудили широкий интерес к ее дорусскому прошлому.
В XIX в. изучение южно-сибирских древностей приобретает более целенаправленный характер. Исследователи этого времени (М.А. Кастрен, Н.И. Попов, Д.А. Клеменц, В.В. Радлов, А.В. Адрианов, И.Р. Аспелин, Н.П. Кузнецов-Красноярский и др.) занимались не только фиксацией каменных изваяний, но и делали попытки их исторического осмысления [Грязнов, 1950, с. 128-129; Вадецкая, 1980а, с. 38-39; Белокобыльский, 1986, с. 44-109]. В.В. Радлов относил эти памятники к эпохе бронзы, основываясь на том, что в курганах, где они стояли, находились многочисленные бронзовые предметы [Радлов, 1895, с. 168-172]. Такого же взгляда придерживался И.Р. Аспелин [Appelgren-Kivalo, 1931, с. 13-15]. Оба исследователя тесно связывали изваяния с погребальными комплексами. К более позднему времени относил эти памятники Д.А. Клеменц. Он акцентировал внимание на том, что на трех из них высечены рунические надписи, а ряд других установлен на средневековых могильниках, и потому датировал их первыми веками нашей эры [Клеменц, 1886, с. 33-38]. На позднем этапе своей археологической деятельности к изваяниям обратился также известный сибирский исследователь И.Т. Савенков, сделавший первую попытку их детальной семантической интерпретации [Савенков, 1910, с. 207-225; Белокобыльский, 1986, с. 105-109].
Качественно новый этап в изучении изваяний связан с именами М.П. Грязнова и Э.Р. Шнейдера. В 1921 -1925 гг. они произвели широкое обследование памятников, находившихся в степях и собраниях музеев. Всего было учтено 64 изваяния и стелы, которые были разделены на два типа. К первому, редкому для Минусинской котловины, отнесены древнетюркские скульптурные изображения мужчин с сосудом в руках, датирующиеся второй половиной I тыс. н.э. Ко второму было отнесено 55 памятников, на которых, как правило, высечено только одно человеческое лицо, часто разделенное поперечными линиями на две или три части и наделенное бычьими рогами. Многие из этих менгиров находились в курганах тагарской культуры и в еще более поздних могильниках. При этом некоторые из них были вкопаны в ограды курганов в перевернутом виде, а одно из изваяний, разбитое на две части, было использовано для перекрытия могилы, раскопанной в 1899 г. в с. Знаменка (см. № 74). Она была датирована М.П. Грязновым и Э.Р. Шнейдером тагарским временем. Все эти факты позволили им отнести изваяния второго типа к карасукской культуре эпохи поздней бронзы, предшественнице тагарской [Грязнов, Шнейдер, 1926; 1929].
Предложенная датировка была принята С.В. Киселевым, который в свою очередь подразделил ранние изваяния на женские (с грудью и выступающим животом) и мужские [Киселев, 1933]. Последние, как он полагал, составляют большинство и являются изображениями родовых старейшин-предков. В соответствии со своей концепцией северо-китайских корней карасукской культуры он связывал изваяния с изображениями личин Тао-те - символа благополучия и счастья эпохи Шань-Инь и раннего Чжоу [Киселев. 1951, с. 166-168].
Карасукская принадлежность изваяний и стел оставалась общепризнанной вплоть до раскопок в 1945 г. могильника андроновской, как тогда считалось, культуры в г. Абакане. В одном из его погребений были найдены две костяные пластинки с резными изображениями женских головок [Киселев, 1951, с. 74-76, табл. VIII, 3. 4: Левашева, 1975, с. 100, рис. 5]. С.В. Киселев увидел в них прямых предшественников реалистичных человеческих личин некоторых карасукских монументальных памятников и два из них (№ 16,27) отнес к андроновской культуре [Киселев, 1951, с. 74, табл. VIII, 5]. Иначе отреагировал на эту находку М.П. Грязнов. Он в корне пересмотрел свою датировку изваяний. В связи с тем, что Абаканский могильник был к тому времени отнесен к числу памятниковран- неандроновского (окуневского) этапа [Комарова, 1947], М.П. Грязнов признал реалистические изваяния типа есинской “Хыс тас” (см. № 16) раннеандроновскими, а все остальные датировал более поздней порой андроновской культуры, не исключая того, что некоторые из них могут быть и карасукскими [Грязнов, 1960]. В отличие от С.В. Киселева, М.П. Грязнов связывал появление изваяний с разложением матриархального рода и видел в центральной антропоморфной личине образ женщины-прародительницы и родоначальницы.
Передатировка М.П. Грязновым андроновской эпохой основной массы изваяний вызвала возражения со стороны С.В. Киселева и Л.Р Кызласова [Киселев, 1951, с. 165; Кызла- сов Л.Р., 1956, с. 17]. Однако вскоре произошло сенсационное открытие выбитых, гравированных и накрашенных рисунков антропоморфных существ, личин и птиц на плитах погребальных сооружений кургана Тас-Хазаа, датированного автором раскопок А.Н. Липским афанасьевской культурой [Липский, 1961, с. 271-272]. Обратив внимание на то, что создатели кургана относились к изображениям на плитах пренебрежительно, он пришел к заключению, что они не почитались в афанасьевскую эпоху и потому должны быть отнесены к неолиту. К этой же эпохе он отнес изваяния степей. Впоследствии А.Н. Липский несколько изменил свои взгляды. Сохранив неолитическую датировку для стел с изображениями “солнцеликих” личин, он признал изваяния более поздними - энеоли- тическими [Липский, 1970а, с. 3-4]. С новым определением культурной принадлежности каменных изваяний согласился С.В. Киселев, не отказавшийся лишь от андроновской датировки стелы № 16. Теперь в качестве возможного источника антропоморфных образов енисейских изваяний он стал рассматривать личины на расписных чашах эпохи неолита из Китая [Киселев, 1962, с. 55-58, рис. 2].
Начато новому этапу в изучении каменных изваяний было положено исследованием в 1962 - 1963 годах Г.А. Максименковым могильника Черновая VIII и последующим выделением им окуневской культуры начала II тыс. до н.э. [Мак- сименков, 1965; 1968; 1975; 1980]. В могильнике было обнаружено большое количество плит с изображениями антропоморфных личин, животных и человеческих фигур [Вадецкая, 1965а; 19656; 1970; 1980а; Леонтьев Н.В., 1970; 1980]. Как и в Тас-Хазаа, они были использованы в качестве стенок и перекрытий погребальных ящиков, а также стенок оград. Кроме того, в составе погребального инвентаря могильника находился ряд культовых предметов, проявлявших иконографическое и содержательное родство с
изображениями на изваяниях и стелах (гравированные женские головки на костяных пластинках, скульптурные человеческие головки на каменных стерженьках, каменная пластинка с изображением янусовидной личины, роговой “жезл” со скульптурной головкой хищного зверя и т.д.). На черепах некоторых погребенных были обнаружены следы полос красной краски, аналогичные поперечным линиям антропоморфных личин.
Э.Б. Вадецкая, проанализировав эти и иные факты, пришла к заключению, что изображения на плитах датируются периодом окуневской культуры, как и сам могильник [Вадецкая, 1965а]. В 1963 - 1964 годах ею были зарисованы изваяния и стелы из степей Хакасии, и установлено, что на них представлены те же иконографические типы личин, что и на могильных плитах, и, следовательно, они тоже должны быть отнесены к памятникам окуневской культуры. Иная принадлежность изваяний исключается. т.к. преемственности окуневской культуры ни с предшествующей афанасьевской, ни с последующей андроновской не наблюдается. К тому же, среди материалов этих культур какие-либо сопоставимые произведения изобразительного искусства не известны [Вадецкая, 1980а].
Тем не менее, окуневская принадлежность изваяний и стел была признана не всеми исследователями. А.Н. Липский и Л.Р. Кызласов сохраняли приверженность своей прежней датировке этих памятников [Липский, 1970а; 19706]. Позднее Л.Р. Кызласов предложил отнести изваяния к гипотетической культуре позднего неолита (названной им тазминской), не представленной, помимо изваяний, какими-либо иными памятниками [Кызласов Л.Р., 1986, с. 85-86]. С возражениями против окуневской датировки изваяний выступил также Л.А. Шер [1980, с. 223-229]. По его мнению, при определении их культурной принадлежности следует исходить из “презумпции вторичного использования”. Руководствуясь ею, он полагает;, что плиты с рисунками либо были использованы в могилах, когда их первоначальное назначение уже было забыто, либо создателями изображений были современники окуневцев, но носители иной (афанасьевской) культуры. Окуневцы, по представлениям Я.А. Шера, местные рыболовы и охотники, в рисунках же на плитах представлена скотоводческая тематика. К тому же, реалистические изображения личин на изваяниях имеют черты явной европеоидности и до- лихокранности. черепа же из Окуневских могил брахикранны, с признаками монголоидности. По его мнению, преодолеть эти противоречия можно, только если признать часть изобразительных материалов афанасьевскими, а часть еще более ранними.Г.А. Максименков, исходя из своей гипотезы об автохтонности окуневской культуры, выделял в ее искусстве два пласта образов: ранний, восходящий к сибирскому неолиту, и поздний, возникший с переходом окуневцев к производящим формам хозяйства. Он выступал против поисков истоков окуневской изобразительной традиции за пределами Южной Сибири, заявляя, что существование в культурах других областей сюжетов, близких Окуневским, может быть истолковано только общей стадией развития [Максименков, 19816. с. 35].
Начало разработки миграционной гипотезы в решении проблемы происхождения окуневской культуры и искусства связано с именем С.В. Киселева. Впоследствии ее развивали многие другие исследователи. А.А. Формозов сопоставлял окуневские изваяния со стелами ямной культуры и изображениями божеств Мохен- джо-Даро [1969, с. 192-211]. Процесс формирования окуневской изобразительной традиции был, по его мнению, очень сложным. На него оказали влияние как западные, так и южные связи окуневской культуры. М.Д. Хлобыстина связывала происхождение окуневской культуры с проникновением в Южную Сибирь первой волны индоевропейцев - носителей афанасьевской культуры, которые оказали значительное влияние на местные неолитические племена. Оку- невское искусство сформировалось в процессе симбиоза местных сибирских культов с космологическими воззрениями обществ Древнего Востока [Хлобыстина, 1971а; 19716]. Ближневосточная линия параллелей сюжетам Оюуневс- кого искусства нашла поддержку б трудах Я.А. Шера [1980, с. 272-277], Л.Р. Кызласова [1986, с. 233-234] и Б.Н. Пяткина [1987; 1992]. Проникновение на Енисей элементов ближневосточной мифологии они тоже связывают с пришлыми скотоводами, но, по Л.Р. Кызласову, эта миграция имела место в эпоху позднего неолита, по Я. А. Шеру - б ямно-афанасьевское время, по Б.Н. Пяткину - б период второй, более поздней волны индоевропейского переселения на восток на рубеже III - II тыс. до н.э.
Дальнейшим исследованиям б области Окуневского искусства способствовали находки новых изваяний, стел и рисунков на скалах. В 1970-е годы фонд их пополнился за счет стел, найденных б окуневских могильниках, - Лебяжье 1 (№ 180-186), Усть-Бюрь (№ 177), Разлив X (№ 222) и б случайно раскопанной могиле на р. Карыш (№ 187, 268). Ряд новых памятников, открытых и обследованных б степях б разные годы, опубликовал Л.Р Кызласов [1986]. В 1970-е годы под его руководством были произведены раскопки нескольких изваяний, сохранившихся б местах их первоначальной установки на древних святилищах [Кызласов И.Л., 1984; Кызласов Л.Р., 1986, с. 87-136], которые окончательно подтвердили культовый характер этих памятников.
В 1980-е годы наиболее важные для решения многих проблем изваяний и окуневской культуры открытия были сделаны не на Енисее, а б Горном Алтае. Там, б могильнике Каракол, В.Д. Кубарев обнаружил на стенках погребальных ящиков полихромные изображения антропоморфных существ, которые б большинстве своем чрезвычайно близки по иконографии ранним Окуневским [Кубарев, 1988]. Эти рисунки были нанесены на плиты б процессе создания погребений, которые тоже по многим признакам близки окуневским [Кубарев. 1998а]. Сами плиты представляют собой обломки более древних стел с выбитыми и гравированными изображениями человека и животных. Живописные рисунки перекрывают их. Впоследствии росписи и гравированные рисунки были найдены еще б двух алтайских могильниках каракольской культуры [Кубарев и др., 1992а; Кубарев, 19986].
В 1990-е годы последовал ряд новых значительных открытий на Енисее. В окуневском могильнике Верхний Аскиз 1, исследованном А.А. Ковалевым и С.В. Хавриным [Ковалев, 1997; Хаврин, 1997], было найдено несколько стел и плите рисунками, использованных б погребальных конструкциях курганов (№ 227-231). Антропоморфные изображения на этих стелах иконографически близки личинам Черновой VIII. В могильнике раннего этапа окуневской культуры Уйбат III, раскопанном И.П. Лазаретовым [1997], находились две стелы со схематичными антропоморфными личинами (№ 232,233). Одна из них была установлена вертикально б углу надмогильного сооружения центрального погребения кургана, т.е. была использована б нем с культовыми целями. Четыре стелы (№ 234-237) были найдены б кургане 1 могильника Уйбат V, основные погребения которого тоже относятся к ранней поре окуневской культуры [Лазаретов. 1997, с. 30-38]. Две стелы служили стенками погребальной камеры и, по предположению И.П. Ла- заретова, были созданы специально для нее. В одной из могил кургана была найдена каменная пластина с выгравированным на ней прямоугольным “солярным” знаком (рис. 8, /), аналогичным соответствующим знакам каменных изваяний. Стенки одного погребального ящика этого кургана были покрыты красочными росписями геометрического характера [Лазаретов, 1997, с. 24, табл. XI, 7-9]. Схож'ие росписи выявлены также на стенках ящиков могильника Верхний Аскиз 1 [Хаврин, 1997, с. 71, 73, рис. 4; Ковалев, 1997, с. 82, 87, 89, табл. VIII]. Они. как и на Алтае, были созданы специально для погребений. Подобные росписи встречались на плитах окуневских погребений и ранее (Тас-Хазаа. Черновая VIII, Лебяжье 1. Разлив X), но им в свое время не придавалось должного значения.
До середины 1980-х годов семантика изваяний оставалась еще очень слабо изученной. Критикуя работы своих предшественников, А.Н. Мартынов указывал, что выводы большинства из них высказываются на уровне предположений, конкретная символика изображений не подвергается анализу [Мартынов, 1983, с. 19- 20]. Это было время поисков надежного “ключа” для раскрытия семантики изобразительных текстов изваяний. Их пытались интерпретировать через поиск аналогий в богатом мифологическом наследии разных народов Евразии [Хлобыстина 1971а; 1978; Кожин. 1980] и ша- манистских воззрениях современных народов Сибири [Леонтьев Н.В., 1978; Вадецкая, 1980а: 1983а]. Тем не менее, во многих работах этого периода высказывались интересные и даже верные предположения.
“Ключ” к изобразительным текстам изваяний. заложенный в них самих, был обнаружен Я.А. Шером [1980, с. 219-222]. Он первым обратил внимание на подчеркнутую вертикальность расположения изображений и четко различимую трехчастность многих изваяний. Это исключительно важное наблюдение было подхвачено и развито в работах других исследователей. Так, Л.Р. Кызласов отождествил три части изваяния с тремя частями Вселенной: верхнюю - с небесным миром, среднюю - с земным, нижнюю - с подземным [1986. с. 188-236]. Изваяние в целом он воспринимает как центральную ось Вселенной - воплощение Мировой горы. В средней части ее изображен лик Праматери, в верхней — божества-небожители, а в нижней - чудовищный зверь, терзающий чрево Прародительницы. Исследование Л.Р. Кызласо- ва трудно признать дословным прочтением “текста”, местами оно производит впечатление поэтической импровизации. К тому же, он не различает
основные изображения изваяний и более поздние выбивки, трактуя их как единое целое. В эти же годы исследованием семантики изваяний занимался М.Л. Подольский [1985; 1987; 1988]. Его вариант прочтения во многом близок предложенному Л.Р. Кызласовым, он лишь носит ярко выраженную индоарийскую окраску, т.к. автор насыщает текст сравнениями с ведийской и более поздней индуистской мифологиями. Изваяние, по М.Л. Подольскому, представляет собой жертвенный столб - ритуальный эквивалент Мирового столпа. В его вертикальной структуре воспроизведена многоярусная модель Вселенной с доминирующим принципом трехчастности. Личина в центре композиции - антропоморфный образ Перво- существа, персонифицирующий пространственную систему. Его глаза, нос, рот представляют три яруса этой системы, а уши - стороны света. Идеи Л.Р. Кызласова и М.Л. Подольского нашли поддержку в работах И.Л. Кызласова [1987; 1989], Ю.С. Худякова [1988] и ряда других авторов.
Антропологические исследования последних лет выявили неоднородность населения окуневской культуры [Громов, 1995; Громов, 1997а; 19976]. В ранних Окуневских могильниках на р. Уйбат погребены представители европеоидного типа (в основном мужчины) и метисы, черепа которых имеют монголоидную примесь. Это согласуется с господствующим ныне представлением о сложении окуневской культуры на базе двух компонентов: местного сибирского и пришлого [Пяткин, 1987а; Бобров, 1994: Савинов, 1995, с. 2-3; 1997а, с. 15-17; Лазаретов, 1995а; 1997, с. 38-40]. Локализовать прародину мигрантов пока не удается. В качестве перспективных мест для ее поиска называют Переднюю Азию, степи европейской части России и Южного Приуралья. Решение этой проблемы, возможно, позволит познать истоки феномена Окуневских каменных изваяний.